Историческая справка
Если мы посмотрим на динамику репрессий в СССР 1921-1953 гг., то увидим, что 1937-1938 гг. выделяются на общем фоне как уникальный всплеск насилия. Менее чем за полтора года в СССР во внесудебном порядке было осуждено около 1 млн 350 тыс. человек, из которых 681 тыс. была расстреляна. Это составляет более двух третей от всех расстрелянных за период с 1921 по 1953 г. Ни во время коллективизации, ни во время Великой Отечественной войны мы не встречаем столь огромного количества смертных приговоров. На протяжении десятилетий историки спорят о причинах массовых репрессий 1937-1938 гг. «Большой террор» является совокупностью нескольких репрессивных кампаний, разворачивавшихся практически одновременно и влиявших друг на друга, однако имевших разные цели и логику. Первая — это кампания по борьбе с «врагами» в рядах партийного и государственного аппарата. На протяжении нескольких лет руководство СССР наблюдало, как попытки интенсифицировать чистки против бывших оппозиционеров тонут в болоте местных парторганизаций, и, в конце концов, уверило себя, что это происходит потому, что под маской региональных партийных начальников скрываются враги и их пособники. Содержанием второй кампании была популистская борьба с причастными к нарушению законов представителями партийного и государственного аппарата на местах. Наказывая в ходе местных показательных процессов чиновников, издевавшихся над местными крестьянами, Кремль пытался нормализовать отношения с простым народом, испытывавшим после коллективизации не самые лучшие чувства к государству. Первые две кампании были публичными и осуществлялись через легальные судебные органы — Военную коллегию Верховного суда, суды и военные трибуналы. Третья и четвёртая осуществлялись втайне через внесудебные органы («тройки» и «двойки») и дали больше всего жертв. Третья кампания — это так называемая «кулацкая операция», направленная против бывших кулаков, уголовников и всевозможного антисоветского элемента. Фактической её целью была чистка наиболее враждебных власти элементов населения, однако выбор целей оказывался довольно произвольным. Наконец, четвёртая кампания была направлена на борьбу с так называемой «базой» иностранных разведок. В рамках «национальных» операций НКВД преследование потенциальных помощников вражеских разведок зачастую вплотную приближалось к преследованию по этническому принципу.
Если мы посмотрим на динамику репрессий в СССР 1921-1953 гг., то увидим, что 1937-1938 гг. выделяются на общем фоне как уникальный всплеск насилия. Менее чем за полтора года в СССР во внесудебном порядке было осуждено около 1 млн 350 тыс. человек, из которых 681 тыс. была расстреляна. Это составляет более двух третей от всех расстрелянных за период с 1921 по 1953 г. Ни во время коллективизации, ни во время Великой Отечественной войны мы не встречаем столь огромного количества смертных приговоров. На протяжении десятилетий историки спорят о причинах массовых репрессий 1937-1938 гг. «Большой террор» является совокупностью нескольких репрессивных кампаний, разворачивавшихся практически одновременно и влиявших друг на друга, однако имевших разные цели и логику. Первая — это кампания по борьбе с «врагами» в рядах партийного и государственного аппарата. На протяжении нескольких лет руководство СССР наблюдало, как попытки интенсифицировать чистки против бывших оппозиционеров тонут в болоте местных парторганизаций, и, в конце концов, уверило себя, что это происходит потому, что под маской региональных партийных начальников скрываются враги и их пособники. Содержанием второй кампании была популистская борьба с причастными к нарушению законов представителями партийного и государственного аппарата на местах. Наказывая в ходе местных показательных процессов чиновников, издевавшихся над местными крестьянами, Кремль пытался нормализовать отношения с простым народом, испытывавшим после коллективизации не самые лучшие чувства к государству. Первые две кампании были публичными и осуществлялись через легальные судебные органы — Военную коллегию Верховного суда, суды и военные трибуналы. Третья и четвёртая осуществлялись втайне через внесудебные органы («тройки» и «двойки») и дали больше всего жертв. Третья кампания — это так называемая «кулацкая операция», направленная против бывших кулаков, уголовников и всевозможного антисоветского элемента. Фактической её целью была чистка наиболее враждебных власти элементов населения, однако выбор целей оказывался довольно произвольным. Наконец, четвёртая кампания была направлена на борьбу с так называемой «базой» иностранных разведок. В рамках «национальных» операций НКВД преследование потенциальных помощников вражеских разведок зачастую вплотную приближалось к преследованию по этническому принципу.
·
Источник: «Уникальный
всплеск насилия». Историк Александр Дюков – о «Большом терроре»// Аргументы и факты,
2017.- 27 сентября-3 октября.- Режим доступа: http://www.aif.ru/society/history/unikalnyy_vsplesk_nasiliya_istorik_aleksandr_dyukov_o_bolshom_terrore
Посвящение
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат
— Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже, и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор…
И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет… Шатается… Одна…
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.
(А.Ахматова, март 1940, отрывок из поэмы «Реквием»)
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат
— Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже, и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор…
И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет… Шатается… Одна…
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.
(А.Ахматова, март 1940, отрывок из поэмы «Реквием»)
Я историю вижу…
Нет, не из книжек наших скудных,
Подобья нищенской сумы,
Узнаете о том, как трудно,
Как невозможно жили мы.
Как мы любили горько, грубо,
Как обманулись мы любя,
Как на допросах, стиснув зубы,
Мы отрекались от себя.
Как в духоте бессонных камер
И дни, и ночи напролет
Без слез, разбитыми губами
Твердили «Родина», «Народ».
И находили оправданья
Жестокой матери своей,
На бесполезное страданье
Пославшей лучших сыновей
О дни позора и печали!
О, неужели даже мы
Тоски людской не исчерпали
В открытых копях Колымы!
А те, что вырвались случайно,
Осуждены еще страшней.
На малодушное молчанье,
На недоверие друзей.
И молча, только тайно плача,
Зачем-то жили мы опять,
Затем, что не могли иначе
Ни жить, ни плакать, ни дышать.
И ежедневно, ежечасно,
Трудясь, страшилися тюрьмы,
Но не было людей бесстрашней
И горделивее, чем мы!
Подобья нищенской сумы,
Узнаете о том, как трудно,
Как невозможно жили мы.
Как мы любили горько, грубо,
Как обманулись мы любя,
Как на допросах, стиснув зубы,
Мы отрекались от себя.
Как в духоте бессонных камер
И дни, и ночи напролет
Без слез, разбитыми губами
Твердили «Родина», «Народ».
И находили оправданья
Жестокой матери своей,
На бесполезное страданье
Пославшей лучших сыновей
О дни позора и печали!
О, неужели даже мы
Тоски людской не исчерпали
В открытых копях Колымы!
А те, что вырвались случайно,
Осуждены еще страшней.
На малодушное молчанье,
На недоверие друзей.
И молча, только тайно плача,
Зачем-то жили мы опять,
Затем, что не могли иначе
Ни жить, ни плакать, ни дышать.
И ежедневно, ежечасно,
Трудясь, страшилися тюрьмы,
Но не было людей бесстрашней
И горделивее, чем мы!
Не надо околичностей.
Не надо чушь молоть.
Мы — дети культа личности,
мы кровь его и плоть.
Мы выросли в тумане,
двусмысленном весьма,
среди гигантоманий и скудости ума.
Мы — сверстники примера,
который грозовел наичистейшей верой
и грязью изуверств.
Мы — помеси,
метисы несовместимых свойств:
дерзаний с догматизмом,
с новаторством притворств.
Отцам — за иссык-кули,
за дыни, за пески
не орденами — пулями
сверлили пиджаки.
И серые медали
довесочков свинца,
как пломбы,
повисали на души,
на сердца.
Мы не подозревали,
какая шла игра.
Деревни вымирали.
Чернели города.
И огненной подковой
горели на заре
венки колючих проволок
над лбами лагерей.
Мы люди, по распутью
ведомые гуськом,
продутые как прутья
сентябрьским сквозняком.
Мы сброшенные листья,
Мы музыка оков.
Мы — мужество амнистий
и сорванных замков.
Распахнутые двери,
Сметенные посты,
И — ярость новой ереси.
И — яркость правоты!
Не надо чушь молоть.
Мы — дети культа личности,
мы кровь его и плоть.
Мы выросли в тумане,
двусмысленном весьма,
среди гигантоманий и скудости ума.
Мы — сверстники примера,
который грозовел наичистейшей верой
и грязью изуверств.
Мы — помеси,
метисы несовместимых свойств:
дерзаний с догматизмом,
с новаторством притворств.
Отцам — за иссык-кули,
за дыни, за пески
не орденами — пулями
сверлили пиджаки.
И серые медали
довесочков свинца,
как пломбы,
повисали на души,
на сердца.
Мы не подозревали,
какая шла игра.
Деревни вымирали.
Чернели города.
И огненной подковой
горели на заре
венки колючих проволок
над лбами лагерей.
Мы люди, по распутью
ведомые гуськом,
продутые как прутья
сентябрьским сквозняком.
Мы сброшенные листья,
Мы музыка оков.
Мы — мужество амнистий
и сорванных замков.
Распахнутые двери,
Сметенные посты,
И — ярость новой ереси.
И — яркость правоты!
Я много лет дробил каменья
Не гневным ямбом, а кайлом.
Я жил позором преступленья
И вечной правды торжеством.
Пусть не душой в заветной лире –
Я телом тленья убегу
В моей нетопленой квартире,
На обжигающем снегу.
Где над моим бессмертным телом,
Что на руках несла зима,
Металась вьюга в платье белом,
Уже сошедшая с ума,
Как деревенская кликуша,
Которой вовсе невдомек,
Что здесь хоронят раньше душу,
Сажая тело под замок.
Моя давнишняя подруга
Меня не чтит за мертвеца.
Она поет и пляшет – вьюга,
Поет и пляшет без конца
Не гневным ямбом, а кайлом.
Я жил позором преступленья
И вечной правды торжеством.
Пусть не душой в заветной лире –
Я телом тленья убегу
В моей нетопленой квартире,
На обжигающем снегу.
Где над моим бессмертным телом,
Что на руках несла зима,
Металась вьюга в платье белом,
Уже сошедшая с ума,
Как деревенская кликуша,
Которой вовсе невдомек,
Что здесь хоронят раньше душу,
Сажая тело под замок.
Моя давнишняя подруга
Меня не чтит за мертвеца.
Она поет и пляшет – вьюга,
Поет и пляшет без конца
Художественная
литература о политических репрессиях:
Абрамов, Ф. Две зимы и три лета: роман/Ф. Абрамов.- Москва: Вагриус, 2004.- 320 с.
Аксёнов, В. Московская сага: трилогия/В. Аксёнов.- Москва: Текст, 1993.
Быков, Д. Оправдание: роман/Д. Быков.- Москва: ПРОЗАиК, 2010.- 304 с.
Васильев, Б. Завтра была война: повести и роман/Б. Васильев.- Курган:Зауралье,1997.-216 с.
Водолазкин, Е. Авиатор: роман/Е. Водолазкин.- Москва: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2016.- 201 с.- (Новая русская классика).
Гинзбург, Е. Крутой маршрут: хроника времён культа личности/ Е. Гинзбург.- Москва: Книга, 1991.- 734 с.
Гроссман, В. Жизнь и судьба: роман/В. Гроссман.- Душанбе: Адиб, 1991.- 736 с.
Домбровский, Ю. Хранитель древности. Факультет ненужных вещей: романы / Ю. Домбровский.- Москва: Эксмо, 2003.- 736 с.- (Красная книга русской прозы).
Жигулин, А. Черные камни/ А. Жигулин.- Москва: Книжная палата, 1989.- 240 с.- (Популярная библиотека)
Нагибин, Ю. Встань и иди: повести и рассказы /Ю. Нагибин.- Москва: Художественная литература, 1989.- 703 с.
Осоргин, М. Времена: романы и автобиографическое повествование/ М. Осоргин.- Екатеринбург: Сред.– Урал. кн. изд-во, 1992.- 608 с.
Пильняк, Б. Повесть непогашенной луны: сборник/Б. Пильняк.- Москва: Книжная палата, 1989.- 352 с.
Приставкин, А. Ночевала тучка золотая/ А.Приставкин.- Москва: Зебра Е, 2013.- 264 с.
Разгон, Л. Непридуманное: повесть в рассказах/Л. Разгон.- Москва: Книга, 1989.- 287 с.
Рыбаков, А. Дети Арбата: роман // А. Рыбаков.- Москва: Терра, 1995.- 448 с.
Солженицын, А. Архипелаг ГУЛАГ. 1918-1956. Опыт художественного исследования: В 3-х т. /А. Солженицын.- Кемерово: Кемеровское книжное изд-во, 1990.
Солженицын, А. Раковый корпус: повесть /А. Солженицын.- Москва: Книжная палата, 1990.- 360 с.
Трифонов, Ю. Дом на набережной: Рассказы. Повести. Роман. Воспоминания. Эссе./ Ю. Трифонов.- Екатеринбург: Изд-во «У-Фактория», 1999.- с.: 285-433.
Улицкая, Л. Зеленый шатёр: роман/Л. Улицкая.- Москва: Астрель, 2012.- 637 с.
Чуковская ,Л. Софья Петровна: повесть / Л. Чуковская.- Москва: Книжная палата, 1989.-60 с.
Шаламов, В. Колымские рассказы/В. Шаламов.- Москва: АСТ: Астрель: ХРАНИТЕЛЬ, 2008.- 301 с.- (Внеклассное чтение).
Памяти верны…
Ежегодно 30 октября биробиджанцы, которые не понаслышке знают о том времени, собираются возле Поклонного креста, установленного возле Благовещенского кафедрального собора – на территории Биробиджанской епархии, чтобы почтить память близких им людей.
Если говорить об освоении
территории Еврейской автономной области, то эта страница истории полна
драматизма. Это история искалеченных судеб, история человеческих бед. Но это
история, а историю забывать нельзя.
Манойленко,
И. Это надо живым.- Режим доступа: http://www.gazetaeao.ru/eto-nado-zhivym/
Забвению не подлежат
Забвению не подлежат